Дорофеево - Старый Покров
(странички из дневника)
Алексей Алексеев
Вчера (27.11.93 г.) выбрался в Мещеру, в окрестности дер. Дорофеево, что в 40 километрах к востоку от Орехово-Зуево. Лесные эти места сыстари служили прибежищем гонимого старообрядчества; они же ревностные поборники истиной веры и древлего благочестия, осваивали здешние болота и чащобы непроходимые, забираясь подалее от веяний антихристовых, и жили здесь с божию помощию, обрабатывая скудную песчаную землицу мещерскую.
Вот в эти самые места, являющиеся северным форпостом гуслицкого раскольничества, и забрался я в этот пасмурный холодный ноябрьский день. От Орехово до Дорофеево где-то полтора часа езды в дребезжащем стареньком, насквозь продуваемом автобусе. Места поначалу с современной промышленной застройкой, но после Ликино-Дулево начинаются поля с небольшими перелесками, попадаются деревеньки со старинными глаголеобразными избами (почти каждый более-менее старый дом - с врезанным в воротный столб или в косяк двери выговским медным крестом или образком). где-то промелькнула небольшая деревянная церквушка, там, за рощей невдалеке - шатер стройной высокой колокольни, у Яковлева показалась маковка, у Чукаева в перелеске ограда старого погоста. В Савинском, в единственном каменном здании, стоящем на пригорке, возвышаясь среди крестьянских домов, нетрудно угадать бывшую церковь, ныне сильно перестроенную... Доехав до Дорофеево, дальше лесной, еле угадываемой дорогой, рискуя заблудиться, направился в село Старый Покров, до которого 4 версты ходу, Несмотря на то, что церковь там сохранилась и, боле того, церковь действующая, села как такового не осталось, а вдоль дороги с обеих сторон ютятся лишь около дюжины старинных покосившихся изб, иные с массивными филенчатыми воротами на вереях, другие привлекают внимание затейливой резьбой на наличниках и причелинах.
Осмотрев местные достопримечательности и сделав немало интересных снимков, как самой церкви Покровской, так и изб по селу, я хотел было идти дальше в Новониколаевку, но тут меня окликнул какой-то местный мужик, который подошел ко мне от калиточки одного из домов и, поздоровавшись, спросил, для чего я фотографирую здесь, чего нашел интересного на сельской улице? Я объяснил, что занимаюсь изучением народной архитектуры - старых изб, амбаров, бань, которых с каждым днем в Подмосковьи становится все меньше, и что необходимо хотя бы запечатлеть на пленку то, что пока еще стоит в таких вот отдаленных деревнях и сохранить уходящее для истории и т.д. и т.п. ... Удовлетворив любознательность мужика. я в свою очередь попытался выяснить, местный ли он и знает ли что-нибудь из прошлого села.
Он ответил, что живет здесь уже 30 с лишним лет, зовут его Владимир Михайлович и что он является ни больше, ни меньше - священником Покровского храма...
Признаться, от такого оборота дел я несколько растерялся, ибо привык видеть батюшек или же в золотом облачении с важным надменным видом, с тяжелым крестом на груди и кадилом в руке, или за рулем шикарной лакированной иномарки, подкатывая каждое утро к своему столичному приходу. Но сейчас передо мной обычный мужик лет шестидесяти, с красным морщинистым лицом и нечесаной, пепельного цвета бородой. Одет был несколько неряшливо - выцветшая, залатанная в нескольких местах, черная телогрейка, застегнутая через пуговицу, ватные штаны, стоптанные валенки, потертая старомодная каракулевая шапка - все это говорило о том, что человек мало заботится о своем внешнем виде и на одежду свою смотрит лишь с практической точки зрения - было бы только тепло да удобно... Спросив меня еще о чем-то, отец Владимир, между прочим, предложил зайти (если я, конечно, не спешу) к нему в дом, сказав, что раз я интересуюсь стариной, то может поведать кое-что из истории села и окрестных мест. Я, конечно, не захотел упускать случая побеседовать со столь интересным человеком, а заодно и погреться, ибо на улице уже заметно подмораживало, и, "для приличия" немного помявшись, я согласился и пошел за отцом Владимиром. Старый дом его, который стоял напротив церкви и, по всей видимости, переходящий "по наследству" от одного местного иерея к другому, был разделен на две половины - одну занимал сам батюшка, другая была предназначена под нужды прихода. Здесь хранилась кое-какая церковная утварь, стоял длинный стол для общих трапез, а раньше тут останавливались переночевать почтенные прихожане - купцы из удаленных лесных деревень, приезжающие в канун больших праздников стоять вечерню и заутреню. Половина отца Владимира представляла из себя несколько темных комнаток и небольшой закуток возле печи-кухни. Мы прошли в одну из комнат с низким, оклеенным пожелтевшей бумагой потолком и засаленными обоями. В этом, и без того тесном пространстве каким-то образом уместился старый гардероб, стол, справа от входа большая высокая кровать с латунными набалдашниками, сервант с дешевой фарфоровой посудой, в глубине которого, за стеклянными дверцами, были расставлены какие-то выцветшие фотографии и старые безделушки типа мраморных слоников. Но во всей этой обстановке ощущался не то чтобы беспорядок, а, скорее, какая-то безвкусица, несмотря на то, что все вроде было прибрано, сразу заметно, что прибрано мужскими руками. Явно не хватало женской аккуратности, и вообще, в доме не чувствовалось присутствия женщины. (Мои наблюдения подтвердились, впоследствии я узнал, что Владимир Михайлович - вдовец, жена его умерла несколько лет назад). И если бы не иконы в красном углу и маленькие образки везде, где только можно приколоть или поставить, то трудно было бы догадаться, что это дом священника. И еще книги, в основном духовного богословского содержания, масса книг и журналов на этажерке, под кроватью, на шкафах и полках. Причем тут же проглядывали и корешки собраний сочинений классиков, и сборники поэтов серебяного, красноречиво свидетельствуя о внутренних душевных запросах их хозяина. И действительно, за несколько часов нашего общения с отцом Владимиром у меня сложилось о нем мнение как об интеллигентном, разносторонне развитом, умном человеке, круг интересов которого простирается намного дальше границ его прихода...
Итак, разговор у нас с отцом Владимиром пошел об истории села и самой Покровской церкви, и я здесь попытаюсь кратко изложить услышанное. Значит, церковь Покрова пресвятой Богородицы с пределами Николая Чудотворца и Ахтырской Божией Матери строена на средства приходской общины, по всей видимости, где-то в конце XVIII - начале XIX столетия близ пришедшей в ветхость деревянной одноименной, построенной в 1679 г., которую затем перевезли и возвели заново в селе Пашнево, что в трех верстах к югу, а когда в конце прошлого века и там был построен большой каменный собор, то старую эту церковь опять разбирают и перевозят на новое место в селе Васютино, где, простояв чуть больше полувека, неоднократно грабленная и оскверненная, была в конце концов разобрана на дрова в 70-х годах нашего безумного столетия. И лишь замшелый белокаменный фундамент посреди погоста сейчас напоминает об этом скромном, очень красивом старинном храме. В приход Покровского собора входили деревни Мануйлово, Филиппово, Дорофеево, Лыщиково, Белавино, Чукаево, Софриково, Грибчиха, Халтурино, Сеньгоозеро. Последняя находилась на довольно-таки приличном расстоянии от села, на берегу одноименного лесного озера и была большой богатой деревней (насчитывалось около сотни дворов). Население в основном занималось рыболовством и имело немалую прибыль от продажи рыбы в г. Покрове и Владимире. В 30-е годы деревня была порушена, жители разъехались, и перед войной там был устроен артиллерийский полигон. В наши дни там располагается элитное охотхозяйство.
В Саввинском была (и до сих пор существует в перестроенном виде) небольшая приписная церковка без службы, в которую лишь на двунадесятые праздники приглашался пашневский иерей. В деревнях Халтурино, Мануйлово, Дорофеево стояли часовни, до настоящего времени не сохранившиеся. В Мануйлово и Старом Покрове были чайные и большие частные грибоварни, сбывавшие свою продукцию на Рогожском рынке в Москве. В Старом Покрове была также лавка-магазея, кабак, церковно-приходская школа (перевезена до войны в Филиппово), богадельня, несколько церковных амбаров, конюшня. На кладбище в 20 метрах к западу от колокольни находилась часовенка, построенная на месте алтаря разобранной деревянной церкви. На колокольне висело 6 крупных колоколов, один из них, самый старый, покрытый старославянской вязью, весил аж 315 пудов (все они были сброшены в 20-е годы и вместе с другой утварью увезены в г. Покров на переплавку). С 1937 по 1944 год службы в церкви не было, священник был арестован, дальнейшая судьба его, как и тысяч других, осталась неизвестна...
Поведал мне отец Владимир и очень интересную историю про Блаженную Марфу Подснежную, которую он записал лет 20 назад со слов 96-летней местной жительницы (впрочем, историю эту, породившую много разнотолков в округе и не только, и даже попавшую на страницы местной и столичной печати в начале нашего века, можно и сейчас услышать в окрестных деревнях от людей старшего поколения). Так что пусть любезный читатель не удивляется некоторым архаизмам в речевых оборотах, сохраненным здесь...
Итак: сто с лишним лет назад жила в Саввинском одна полоумная старуха Марфа. Была она безродной и, хотя имела небольшую покосившуюся избушку, доставшуюся от родителей, но существовала большею частию при Покрове, в богадельне, нищенкою. Так и жила она долгие годы, все к ней привыкли, привыкли к ее странностям. Бывало, сидит на паперти, просит милостыню, да вдруг скажет какому мужику иль женке невпопад: "Лошадь у тебе к Параскеве околеет". Или:" К средокрестной мальчиком разрешишься". И удивительно - все точно сходилось! Однако ж, когда бабы нарочно спрашивали Марфу о будущем, ничего не говорила:"Не знаю милые, не знаю. Один Бог ведает". Кто считал ее юродивой, кто обходил стороной, веря в ее дурной глаз. А однажды совсем учудила: как-то (а было это в 1904 году) говорит батюшке Ивану (протоиерей Иван Рудаков), вот грит:"Помру я на тот год, а ты меня, батюшка, не пойдешь отпевать, про меня-то забудешь, пойдешь к богатому. Ну да Бог тебе судья, да только знай, что помирать я буду не просто - в двух могилах побываю, да из одной-то выташат, а в другую три раза кидать будут". "- Да Бог с тобой, Марфа, - отвечает священник, - как же ж то человека не похоронить по обряду, да и откуда знаешь, что помрешь через год?"
Но время шло, вот и лето минуло, наступили осенние заморозки, а там и снегом все припорошило. И тут заметили, что Марфа куда-то исчезла. Ну пропала и пропала, родных нету, никто искать не стал. А тут еще сказывали, что она собиралась на богомолье к Николе Радовецкому. Ну пошла и ладно, и бог с ней... Однако ж прошел месяц, минуло Рождество, незаметно и святки пролетели, и вот в канун Сочельника один покровский мужик отправился в лес проверить поставленные капканы (а в тот год ох снегу шибко много намело, ужасть, да морозы стояли с самого Введения - все в избах сидели далеко-то не отходили). Так вот, надел мужичок лыжи, да пошел на Сеньгу, по приметным местам своим. Шел, да заплутал что ли в завалах - вышел к каким-то буреломам. Тут видит: в одном месте яма-дыра небольшая в снегу, а края немного подтаявши, и пар оттоль идет. Округ же ничего, ни следов каких, ни примет.
Он подумал, что нора какая звериная иль берлога медвежья. Ну мужик отчаянный был - стал рогатиной туда пхать. Вдруг слышит, из норы той голос человечий хриплый, еле-еле, словно с того света. "Девок позови, позови девок". На что мужик храбрый был, а тут оторопел, рогатина из рук вывалилась, сам от страха на ногах еле держится. Натерпелся. Уж не помнит, как назад в село залетел, лыжи по дороге растерял. Прибег к старосте, кое-как заплетающимся языком объяснил, в чем дело. Собрали народ, пошли глянуть к тому месту. Подошли, раскопали (всем миром все ж не так боязно), да под снегом нашли Марфу - уж была на последнем издыхании. Как попала она под сугроб, никто так и не смог объяснить, да только вся одежа на ней истлела, а сама до того отощала - кожа да кости, легкая была, как дите. Принесли ее в село, да и преставилась она в скорости. А в то ж время, в Мануйлово (деревня в версте от села) помер богатый купец.
Так перед батюшкой встало - хоронить безродную нищенку, с которой и взятки гладки, или идти отпевать купца-тысячника, где и подзаработаешь не алтын медный, и сыт с поминок уедешь. Так батюшка и порешил: сам в Мануйлово, а Марфу обрядить оставил дьячка.
Когда ж хоронили ее, неладно получилось - один раз при выносе, на паперти, мужик оступился, да гроб уронили, Чуть дальше пронесли - чево ли, што случилось - опять гроб не удержали. Да в третий раз, когда опускали, полотенце порвалось - так гроб и упал в могилу, с каким-то зловещим гулом...
Когда батюшке на другой день рассказали все, как было, то встал он у ее могилы на колени и зарыдал:"Прости меня, Марфа, Христа ради, прости..." Вот так было... А могила Марфы до сих пор сохранилась, там за сараем, старухи по весне ее прибирают; там и крест, и плита лежит. С тех пор и повелось ее звать Марфы Подснежной, даже молились у нее на могилке... Блаженная... Одно время хотели даже часовенку поставить, да тут времена поменялись, не до того стало... Вот такая история...
Существует в селе еще одно предание и о некоем древнем монастыре. Так, по старой легенде, давным-давно еще в те года, когда поганые татары нашли на Владимирскую землю, пожгли все города и веси, не щадя даже божьи церкви и святые обители, пришли в эти лесные глухие места четыре монаха, да сказывали люди, из самого Владимира, тогда дотла разоренного, и основали здесь, в тиши, подалее от дорог, за непроходимыми топями, на берегу небольшого ручья, пустыньку невелику. Срубили церковку, поставили несколько избушек-келий, обнесли все тыном. Да так и возник здесь небольшой монастырь, понемногу с годами богатея и расстраиваясь. Время шло, канула в лету поганая татарщина, уж Владимир был не великим стольным градом, а ходил под Москвой. Монастырь сеньжский (на берегу речки Сеньги) продолжал благополучно существовать. Рядом со старой клетской церковью Покрова, срубили большую Никольскую с гульбищем, да келий было уж не десяток. А за стенами целое село-посад выросло. Стремительно проносились года, десятилетия, века, и после некоторого затишья опять накатили времена пожарищ и брани. На сей раз Русские земли топтали польские рейтары. XVII век и особенно его первое десятилетие с Великими неурожаями, мором и смутой стал настоящей катастрофой для Руси. В несколько лет богатые, обжитые места со множеством городов и сел уподобились пустыни, где на сотню верст можно было встретить лишь десяток-другой жителей... Не минула чаша сия и Сеньжский монастырь, который был разграблен и сожжен поляками и уже больше не восстанавливался...
Однако повторяю, что все это было не более чем легендой, местным преданием, услышанным отцом Владимиром. Но старики же местные свято в это верили и даже указывали на березняк за селом, метрах в трехстах к западу от церкви, что якобы там и стоял монастырь. Рубить деревья на дрова в том месте считалось великим грехом, и вообще рощицу ту все старались обходить стороной. Рассказывали байки, что в полночь там чудятся из земли вздохи и свечение какое-то...
Теперь вернемся в наши дни, вернее, лет десять назад. Зашел как-то у отца Владимира со старостой спор о бытовании этого монастыря. Спорили, спорили, да ни на чем не сошлись и порешили на другой день пойти проверить, посмотрели в саму рощу. С утра собрались, сделали из толстой проволоки спицу, захватили лопаты и отправились за село. Пришли и спицей той начали землю тыкать в разных местах. Раз, другой, и вдруг во что-то уперлись. Копнули в том месте, а там, представьте, белокаменная плита вся в резном орнаменте, а там еще одна, и еще, а кругом в земле угли древесные, утварь старая, нашли даже там рукоять сломанной сабли... Несколько плит и кусков от них хранятся сейчас в сенях дома у отца Владимира...