(Картинки с выставки)

Лена Литвинова

Сейчас всё-всё напишу. Да здравствует выполнение обязательств. Тем более, что вдохновили.

Я задаю себе детский вопрос: “Что больше всего мне запомнилось на Соловках?” - и перед глазами вновь плывут картины и картинки, постепенно можно вспомнить день за днём все, весь месяц, который я провела здесь в прошлом году. Если облекать в слова свои самые главные выводы из непрерывного процесса думания, который меня тут поглощает, то их можно изложить в следующих словах: покой, радость, работа, тишина. А ещё здесь осыпается вся шелуха с души, что мешало в Москве, все заботы, столь важные там, вдруг в один момент оказываются суетой сует. Да и бог с ними. Это единственное место в мире, где меня устраивает всё. Это основной вывод (хотя я подозреваю себя в необъективности и вранье, всё-таки здесь большую роль играют люди, с которыми я здесь). Вот теперь, пожалуй, вся правда.

Картинки вспоминаются разные: картина 1, пастелью.

Вечер. Мы возвращаемся с Юлей из одного обязательного перед сном места, монастырь для нас пока ещё неисследованный лабиринт, а меня всегда тянет на приключения. Слева круто вверх уходят ступени, и ничего кроме них не видно. Я сворачиваю туда со словами: “Сейчас вернусь”. Иду вверх и оказываюсь в преддверье Преображенского собора. Каждый мой шаг отдаётся под сводами, и хочется идти на цыпочках и говорить шёпотом. В соборе невероятно огромные белые столпы уходят куда-то в белое же ночное небо, и Спаситель простирает надо мной руки. Я тихонько пробираюсь к окну и стою там замерев. Где-то далеко-далеко звенят-гудят шаги, а потом робко и тихо эхо многократно разносит Юлин голос, зовущий меня. Мы стоим с ней под сводом. Хочется спеть гимн, хорал, что-нибудь печально-торжественное и протяжно-многоголосное. Конечно же, мы ничего не знаем и методом перебора находим единственную песню, которая здесь звучит, её и поём шесть раз подряд, любуясь, как два наших голоса превращаются в целый хор. Потом мы ходим туда почти каждую ночь. Я очень мечтала послушать там настоящий хор, но в ту единственную ночь, когда он там пел, я спала (и, чёрт возьми, все были слишком добры, чтобы меня разбудить)

Картина 2, маслом:

Эмоциональная энергия здесь бьёт через край, ложась в четыре спать, хочется ещё и встать в шесть на зарядку. Организм этого не понимает. В результате случилось вот что: вечером я долго всех спрашивала, не хочет ли кто-нибудь составить мне компанию утром. Андрюша Карабанов нечаянно согласился. Утром следующего дня от этого пострадали почти все. Юля вечером завела для меня будильник и поставила справа от себя. Я спала справа от неё. Одновременно боялась и проспать, и того, что будильник всех перебудит. Утро. Серые сумерки. Истошное верещание. Не просыпаясь, начинаю молотить по источнику звука, но всё-время попадаю Юле по голове. Конечно же, возмущённая Юля проснулась, выключила будильник и разбудила меня. Долго извиняюсь перед побитой Юлей и иду будить Андрея. Почему-то я уверена, что он живёт в комнате напротив. Пытаюсь тихонько зайти. Дверь истошно скрипит, но ряд спальников на полу не подаёт никаких признаков жизни. Где же тут Андрей? Методом индукции и дедукции вычисляю: Андрюша ходит в высоких шнурованных ботинках. Ага! Вот как раз такие стоят! Дёргаю за спальник. Спальник дёргается, раскрывается и оказывается не Андрюшей. Я опять извиняюсь и спрашиваю, где здесь Андрей Карабанов. Не-Андрюша ошалело тыкает пальцем влево и отваливается обратно. Следующий не-Андрюша показывает на спальник в середине, я снова извиняюсь и опять извиняюсь, когда и этот оказывается снова не-Андрюшей.3/4 населения было мною разбужено и уже не имело смысла прекращать поиск. На зарядку мы всё-таки пошли.

Маяк на Анзере. С него кажется, что это край земли - со всех сторон море. Тюлени, чайки и распятые на камнях берёзки ростом по колено (вспоминается цыплёнок табака). Лишайчатые камни, и вдалеке на берегу стоят кресты - чёрные на бело-голубом и золотом фоне моря и неба. Север яркий, разноцветный и контрастный. Здесь ясное небо и солнце. У меня слово “ясный” ассоциируется не с безоблачностью, а с этой прозрачной голубизной, ласковостью, благодаря которой становятся чётче все очертания.

Ещё я помню камни. Валуны, из которых сложен монастырь, и камни на берегу. Сидишь на берегу или на камушке, смотришь в прозрачную воду моря. А там лес водорослей и камни-камешки. Помнится, мы нашли камень, похожий на полбуханки хлеба, на картофелину. И каждый камень как картина.

И вообще тысяча и одна мелочь вспоминается. И как мы ввосьмером с рюкзаками сгрудились в одну лодку, плыли по каналам и озёрам. Юля в тельняшке, как настоящий бурлак, тянет нашу лодочку за верёвку.

Встреча. Вплываем в озеро. Навстречу лодка. На ней развесёлые люди. Вдруг, пока мы постепенно совершаем манёвр, чтобы разойтись с ними в узком месте, в лодке вскакивает девушка и, обличительно тыча пальцем в Диму Верещагина (чрезвычайно общительного моего друга), кричит: А я тебя знаю- ты или Дима или Лёша!” (у Димы есть брат близнец). Дима пристально вглядывается в неё, напряжённая работа мысли читается в его наморщенном лбу:
- Таня?
- Нет!
- Маша?
- Нет!
- Галя?
- Нет!
- Марина!
- Да нет же!!

Лодки тем временем начинают постепенно скрываться за поворотом. Вдаль несётся:
- Катя?
- Нет!
- Люся?
- Нет!

Скрываясь вдали, безымянная девушка безнадёжно машет рукой. Дима чешет бороду: “Может быть, Оксана?”. Боюсь, мы этого уже никогда не узнаем.

---